Время и снова время. Страница 7

Бентли беспокойно заерзал. Подобные разговоры, даже с глазу на глаз, были крайне нежелательны. Особенно для того, кто своим положением обязан монаршему покровительству. Еще недавно в Англии за этакое кощунство сжигали.

– Э-э… вы приехали поговорить о Троице, сэр Исаак? – осторожно спросил Бентли.

– Вообще-то нет, раз вам угодно спросить, – сердито ответил Ньютон.

– Хм. Тогда, может быть, вернемся к Хроносу, о ком вы говорили? И еще вы обмолвились о неопубликованных открытиях, сэр Исаак. Это произвело бы фурор.

Ньютон принял стакан с вином взамен того, что расплескалось. Похоже, спиртное его уравновесило, ибо он заговорил спокойно:

– Вы, мистер Бентли, знаете, что я больше иных располагаю временем для размышления. Я холостяк. За исключением моих племянниц, мне чуждо женское общество, и я далек от светской жизни. Все силы, какие другие тратят на любовь и дружбу, я посвящаю раздумьям над своими трудами о Господней вселенной.

– Разумеется, сэр Исаак, разумеется.

– В нашей переписке об атеизме я известил вас о том, как я счастлив, что мир уразумеет воздействие гравитации на движение планет. Я понимал, что моя грандиозная теория, объясняющая движение и форму пространства, хороша и учитывает строгий порядок во вселенной, установленный Господом.

– Да, да.

– Но что, если мысль моя двинулась дальше первоначальных пределов? Что, если я сделал открытие, которое не обнародовал? Дабы вместо вечного божественного порядка в танце планет не возник рукотворный хаос.

– Хаос, сэр Исаак?

– Что, если не только предметы подчиняются силе тяготения? Не одни яблоки и планеты?

– Я не понимаю, сэр. Вы блестяще доказали миру, что гравитация есть сила, каковая связует все предметы, удерживая их на определенных им местах и небесных маршрутах. На что еще она может воздействовать?

– Ну, скажем, на свет. – Старик глянул на солнечный луч, как нарочно пробившийся сквозь щель в шторах. – Может быть, она способна изгибать свет.

– То есть существуют круглые углы? – Бентли не смог сдержать улыбку.

– Возможно, сэр, возможно. Однако это не всё.

– Что еще?

– Хронос.

– Время?

– Да, время, декан Бентли. Что, если гравитация способна изгибать время?

Ньютон не мог знать, что эта невероятная мысль, осенившая его в 1691 году и ставшая причиной его душевного расстройства, прямиком ведет к Хью Стэнтону – человеку, который родился в 1989-м, а в 1914-м спас мусульманскую мамашу с детьми. Однако он знал, и знал вполне точно: в будущем ничто не зафиксировано и не определено.

– Скажите, мистер Бентли… – Ньютон разглядывал винный осадок на дне пустого стакана. – Если б Господь дал вам возможность изменить один факт в истории, вы бы согласились? Если – да, что вы бы изменили?

5

Занимавшийся день не сумел расчистить небеса над Тринити-колледжем. Напротив, буран, бушевавший на Большом дворе, набирал силу. Случайный теплый поток, в климатическом хаосе сбившийся с древнего курса, принес дождь со снегом и градом. Сосульки на фонтане в центре двора напоминали застывшие водопады или острые блестящие зубы, в гримасе закусившие серую каменную губу.

Рассказывая историю, профессор Маккласки заняла свою излюбленную позицию у камина. Теперь же протопала к окну и протерла глазок в запотевшем стекле.

– Зараза! – Она вгляделась в промозглую тьму. – Вот же чертова погода.

– Бог с ней, с погодой, – сказал Стэнтон. – Исаак Ньютон написал вам письмо? Вы не шутите?

– Да, написал! – Маккласки ликующе вскинула кулак. – Конечно, не мне лично. Письмо, оставленное Ричарду Бентли, адресовано тому, кто 1 января 2024 года будет главой Тринити-колледжа. Святой обязанностью всех деканов было вплоть до означенной даты передавать друг другу письмо нераспечатанным. Если бы только Бентли и старик Исаак знали, что через триста лет получателем окажется женщина! Вообрази их удивление. Старые пердуны просто очумели бы. Точно карлик на плечах великана, Ньютон разглядел многое, но вряд ли предвидел, что деканом Тринити будет горячая тетенька с трубкой.

В оконной испарине Маккласки прорисовала тяжелые груди, осиную талию и крутые бедра.

– Славная байка, а? – Она повернулась к Стэнтону. – Настоящая рождественская, верно?

– Да, и, пожалуй, слово «байка» здесь ключевое. Вы всерьез полагаете, что деканы триста лет хранили тайну о письме Исаака Ньютона?

– Конечно! – неподдельно удивилась Маккласки. – Я тоже, вступив в должность, ждала означенной даты. Мужественно, хоть и женщина. Ведь всем нам оказали доверие.

– И ни один декан не прочел письмо?

Маккласки стала убирать тарелки:

– Я допускаю, что кто-нибудь заглянул в него и вновь запечатал. Но никто не обнародовал содержания письма, что было бы публичным признанием в предательстве. И поскольку информация, оставленная Ньютоном, привязана к конкретному времени, толку от нее было мало. Ты доел?

Стэнтон подцепил последний кусок бекона и отдал тарелку:

– Мало толку, если не считать того, что письмо представляет собой бесценный исторический документ.

– Это Кембридж, Хью. У нас тут навалом бесценных исторических документов, и никто из-за них особо не будоражится. Ньютон написал целую кучу писем куда сумасброднее, и почти все они собирают пыль в университетской библиотеке. Все хотят видеть только «Начала». Знаешь, как в Риме туристы целый день стоят в толпе и пялятся на крышу Сикстинской капеллы, забыв, что под ногами у них древняя империя. Главное, что письмо подлинное. Я проверила его углеродный состав и сравнила почерк с известными образцами.

– Ладно, профессор, вы меня убедили. А что в письме?

– Я прочту, если хочешь.

Маккласки взяла с каминной полки пивной кувшин в виде Уильяма Глэдстоуна[4] и вынула из него измятый пожелтевший пергамент. Потом из кармана шинели достала очки, сдула табачные волокна, приставшие к толстым пластиковым линзам, и, приложив оправу к носу, как пенсне, стала читать:

– «Тому, кто 1 января 2024 года будет главой Тринити-колледжа…» Мне, значит! – ухмыльнулась Маккласки. – Не слабо, скажи? Мне пишет Ньютон!

– Да, я понял, профессор.

– Просто уточняю, – высокомерно буркнула Маккласки и продолжила чтение: – «Приветствую из трехсотлетнего далека!»

– Ух ты! – вставил Стэнтон.

– Ух ты, – согласилась Маккласки. – Погоди, то ли еще будет. Сэр, Вы преклонных лет? Земные связи Ваши некрепки? Если так, содержимое ящика принадлежит Вам. В противном случае я приказываю передать ящик тому, кто не имеет нахлебников, ибо дело касается его, а не Вас… – Маккласки освежилась чаем с коньяком. – Удачно, что я соответствую требованиям, правда? Будь у меня муженек и чертова дюжина внуков, я как честный человек была бы вынуждена уступить свои права.

– Уступили бы?

– Не знаю. Слава богу, я избегла этой проверки. Наверное, Ньютон понимал, что не слишком рискует. Почти все книжные черви повенчаны с работой… Так, читаем дальше. Затем Вам или Вашему назначенцу надлежит отыскать среди университетских коллег тех, кто также не обременен земными связями. Ищите патриотов и людей совести. Классических ученых и тех, кто изучал историю, а также математиков и натурфилософов. Тех, кто провел жизнь в размышлениях о вселенной и ее творениях. Мужей преклонных лет, чей век земной уже недолог. Если понадобится, ищите даже среди ученых Оксфорда. Представляешь, Хью? Оксфорда! И это говорит выпускник Кембриджа! Видишь, как серьезно он настроен?

Хью пожал плечами. Так называемое соперничество двух «элитных» университетов он всегда считал занудным и неубедительным позерством. На его взгляд, Кембридж и Оксфорд являли собой две половины одного погрязшего в самодовольстве учреждения. И разговоры об их взаимной неприязни – лишь способ напомнить, что обоим плевать на весь белый свет.

– Сему собранию почтенных мужей надлежит торжественно учредить тайный орден, – читала Маккласки, – и наречь его именем Хроноса, бога времени. Рыцарям ордена следует облачиться в одежды, соответствующие их ученому статусу и торжественности события. Отменной трапезой привести себя в доброе расположение духа. И в означенном порядке вскрыть завещанные мною бумаги.

4

Уильям Глэдстоун (1809–1898) – английский государственный деятель, четыре раза занимавший пост премьер-министра.